Неточные совпадения
Попа уж мы доведали,
Доведали помещика,
Да прямо мы
к тебе!
Чем нам искать чиновника,
Купца, министра царского,
Царя (еще допустит ли
Нас, мужичонков, царь?) —
Освободи нас, выручи!
Молва
идет всесветная,
Что ты вольготно, счастливо
Живешь… Скажи по-божески
В чем счастие твое...
Уж день клонился
к вечеру,
Идут путем-дорогою,
Навстречу едет
поп.
…Самгин сел
к столу и начал писать, заказав слуге бутылку вина. Он не слышал, как
Попов стучал в дверь, и поднял голову, когда дверь открылась. Размашисто бросив шляпу на стул, отирая платком отсыревшее лицо,
Попов шел к столу, выкатив глаза, сверкая зубами.
Свершилась казнь. Народ беспечный
Идет, рассыпавшись, домой
И про свои работы вечны
Уже толкует меж собой.
Пустеет поле понемногу.
Тогда чрез пеструю дорогу
Перебежали две жены.
Утомлены, запылены,
Они, казалось,
к месту казни
Спешили, полные боязни.
«Уж поздно», — кто-то им сказал
И в поле перстом указал.
Там роковой намост ломали,
Молился в черных ризах
поп,
И на телегу подымали
Два казака дубовый гроб.
— Ни за что в свете я за тебя, за гаденка, не
пойду! — кричала она, подступая
к жениху с кулаками, — так и в церкви
попу объявлю: не согласна! А ежели силком выдадут, так я — и до места доехать не успеем — тебя изведу!
Улиту, в одной рубашке, снесли обратно в чулан и заперли на ключ, который барин взял
к себе. Вечером он не утерпел и
пошел в холодную, чтобы произвести новый допрос Улите, но нашел ее уже мертвою. В ту же ночь призвали
попа, обвертели замученную женщину в рогожу и свезли на погост.
На другой день, чуть только стало смеркаться в поле, дед надел свитку, подпоясался, взял под мышку заступ и лопату, надел на голову шапку, выпил кухоль сировцу, утер губы полою и
пошел прямо
к попову огороду.
Поп оказался жадный и хитрый. Он убил и ободрал молодого бычка, надел на себя его шкуру с рогами, причем попадья кое — где зашила его нитками,
пошел в полночь
к хате мужика и постучал рогом в оконце. Мужик выглянул и обомлел. На другую ночь случилось то же, только на этот раз чорт высказал категорическое требование: «Вiдай мoï грошi»…
— Деньги — весьма сомнительный и даже опасный предмет, — мягко не уступал
поп Макар. — Во-первых, деньги тоже
к рукам
идут, а во-вторых, в них сокрыт великий соблазн. На что мужику деньги, когда у него все свое есть: и домишко, и землица, и скотинка, и всякое хозяйственное обзаведение? Только и надо деньги, что на подати.
Поп надел шляпу и
пошел к косцам. Это было почетное бегство, и Ермилыч захохотал.
«Напугал меня братец, — продолжала она, — я подумала, что он умер, и начала кричать; прибежал отец Василий с попадьей, и мы все трое насилу стащили его и почти бесчувственного привели в избу
к попу; насилу-то он пришел в себя и начал плакать; потом,
слава богу, успокоился, и мы отслужили панихиду.
Симонов был человек неглупый; но, тем не менее,
идя к Рожественскому
попу, всю дорогу думал — какой это табак мог у них расти в деревне. Поручение свое он исполнил очень скоро и чрез какие-нибудь полчаса привел с собой высокого, стройненького и заметно начинающего франтить, гимназиста; волосы у него были завиты; из-за борта вицмундирчика виднелась бронзовая цепочка; сапоги светло вычищены.
И стали
к портному и
к Ивану ходить, и стали понимать, и поняли, и бросили курить, пить, ругаться скверными словами, стали друг другу помогать. И перестали ходить в церковь и снесли
попу иконы. И стало таких дворов 17. Всех 65 душ. И испугался священник и донес архиерею. Архиерей подумал, как быть, и решил
послать в село архимандрита Мисаила, бывшего законоучителем в гимназии.
— Вишь ты, какой прыткий! — сказал он, глядя на него строго. — Уж не прикажешь ли мне самому побежать
к вам на прибавку? Ты думаешь, мне только и заботы, что ваша Сибирь? Нужны люди на хана и на Литву. Бери что дают, а обратным путем набирай охотников. Довольно теперь всякой голи на Руси. Вместо чтоб докучать мне по все дни о хлебе, пусть
идут селиться на те новые земли! И архиерею вологодскому написали мы, чтоб отрядил десять
попов обедни вам служить и всякие требы исполнять.
— Я на этом деле — генерал; я в Москву
к Троице ездил на словесное прение с ядовитыми учеными никонианами,
попами и светскими; я, малый, даже с профессорами беседы водил, да! Одного
попа до того загонял словесным-то бичом, что у него ажио кровь носом
пошла, — вот как!
Я был убежден в этом и решил уйти, как только бабушка вернется в город, — она всю зиму жила в Балахне, приглашенная кем-то учить девиц плетению кружев. Дед снова жил в Кунавине, я не ходил
к нему, да и он, бывая в городе, не посещал меня. Однажды мы столкнулись на улице; он
шел в тяжелой енотовой шубе, важно и медленно, точно
поп, я поздоровался с ним; посмотрев на меня из-под ладони, он задумчиво проговорил...
И наконец, почувствовав себя достаточно вооружённым для какого-то важного, решительного разговора, Кожемякин, нарядно одевшись, в воскресенье, после поздней обедни, отправился
к попу.
Шёл бодро, чувствуя себя смелым, умным, нарочито хмурился, чтобы придать лицу достойное выражение, и думал...
Поп позвал меня
к себе, и она тоже
пошла с Любой, сидели там, пили чай, а дядя Марк доказывал, что хорошо бы в городе театр завести. Потом попадья прекрасно играла на фисгармонии, а Люба вдруг заплакала, и все они ушли в другую комнату. Горюшина с попадьёй на ты, а
поп зовёт её Дуня, должно быть, родственница она им.
Поп, оставшись с дядей, сейчас же начал говорить о боге; нахмурился, вытянулся, руку поднял вверх и, стоя середи комнаты, трясёт пышными волосами. Дядя отвечал ему кратко и нелюбезно.
Та же пустота везде; разумеется, ему и тут попадались кой-какие лица; изнуренная работница с коромыслом на плече, босая и выбившаяся из сил, поднималась в гору по гололедице, задыхаясь и останавливаясь; толстой и приветливой наружности
поп, в домашнем подряснике, сидел перед воротами и посматривал на нее; попадались еще или поджарые подьячие, или толстый советник — и все это было так засалено, дурно одето, не от бедности, а от нечистоплотности, и все это
шло с такою претензией, так непросто: титулярный советник выступал так важно, как будто он сенатор римский… а коллежский регистратор — будто он титулярный советник; проскакал еще на санках полицеймейстер; он с величайшей грацией кланялся советникам, показывая озабоченно на бумагу, вдетую между петлиц, — это значило, что он едет с дневным
к его превосходительству…
— Представь себе, Вася, какая случайность, — объяснял Пепко. —
Иду по улице и вижу:
идет предо мной старичок и номера у домов читает. Я так сразу и подумал: наверно, провинциал. Обогнал его и оглянулся… А он ко мне. «Извините, говорит, не знаете ли господина
Попова?» — «
К вашим услугам:
Попов»… Вышло, что Федот, да не тот… Ну, разговорились. Оказалось, что он тебя разыскивает.
— Послушайте, господин
Попов, — остановил меня редактор. — Дело
к празднику
идет, вы, наверно, нуждаетесь в деньгах, и я могу вам заплатить вперед… Петр Васильич, подсчитайте.
Несчастливцев. Ты не подумай, братец, что я гнушаюсь своим званием. А неловко, братец; дом такой: тишина, смирение. А ведь мы с тобой почти черти, немного лучше. Сам знаешь: скоморох
попу не товарищ. Только ты насчет ссоры или драки, ну, и насчет чужого поостерегись, Аркаша! Хоть тебе и трудно будет, а постарайся, братец, вести себя как следует порядочному лакею. Вот, во-первых, сними, братец, картуз да отойди
к стороне, кто-то
идет.
Говорят, что в ранней молодости он был очень набожен и готовил себя
к духовной карьере и что, кончив в 1863 году курс в гимназии, он намеревался поступить в духовную академию, но будто бы его отец, доктор медицины и хирург, едко посмеялся над ним и заявил категорически, что не будет считать его своим сыном, если он
пойдет в
попы.
—
Слава тебе, господи! Не восхотел ты, стало быть, чтобы прекратился род мой! Не останутся без оправдания грехи мои пред тобою… Спасибо тебе, господи! — И тотчас же, поднявшись на ноги, он начал зычно командовать: — Эй! Поезжай кто-нибудь
к Николе за
попом! Игнатий, мол, Матвеич просит! Пожалуйте, мол, молитву роженице дать…
— Так без погребения и покинули. Поп-то
к отвалу только приехал… Ну, добрые люди похоронят. А вот Степушки жаль… Помнишь, парень, который в огневице лежал. Не успел оклематься [Оклематься — поправиться. (Прим. Д.Н.Мамина-Сибиряка.)]
к отвалу… Плачет, когда провожал. Что будешь делать: кому уж какой предел на роду написан, тот и будет. От пределу не уйдешь!.. Вон шестерых, сказывают, вытащили утопленников… Ох-хо-хо! Царствие им небесное! Не затем, поди,
шли, чтобы головушку загубить…
Вернувшись
к костру, дьякон вообразил, как в жаркий июльский день по пыльной дороге
идет крестный ход; впереди мужики несут хоругви, а бабы и девки — иконы, за ними мальчишки-певчие и дьячок с подвязанной щекой и с соломой в волосах, потом, по порядку, он, дьякон, за ним
поп в скуфейке и с крестом, а сзади пылит толпа мужиков, баб, мальчишек; тут же в толпе попадья и дьяконица в платочках.
— Ну, нет. Если ты приятель Дюрока, то, значит, и мой, а поэтому я присоединю тебя
к нашему плану. Мы все
пойдем смотреть кое-что в этой лачуге. Тебе, с твоим живым соображением, это может принести пользу. Пока, если хочешь, сиди или смотри картины.
Поп, кто приехал сегодня?
Наконец
Поп объявил, что уже девять часов, а Дюрок — что надо
идти, и мы вышли в светлую тишину пустынных, великолепных стен, прошли сквозь набегающие сияния перспектив, в которых терялся взгляд; потом вышли
к винтовой лестнице.
— Так вот, мы это дело обдумали и решили, если ты хочешь. Ступай
к Попу, в библиотеку, там ты будешь разбирать… — он не договорил, что разбирать. — Нравится он вам,
Поп? Я знаю, что нравится. Если он немного скандалист, то это полбеды. Я сам был такой. Ну,
иди. Не бери себе в поверенные вино, милый ди-Сантильяно. Шкиперу твоему послан приятный воздушный поцелуй; все в порядке.
Сказался ли это преждевременный прилив нервной силы, перешедшей с годами в способность верно угадывать отношение
к себе впервые встречаемых людей, — но только я очень хорошо чувствовал, что Ганувер думает одинаково с молодой дамой, что Дюрок,
Поп и Эстамп отделены от всех, кроме Ганувера, особым, неизвестным мне, настроением и что, с другой стороны, — дама, человек в пенсне и человек в очках ближе друг
к другу, а первая группа
идет отдаленным кругом
к неизвестной цели, делая вид, что остается на месте.
Приземистый, курносый, рябой и плешивый черный
поп Пафнутий был общим любимцем и в монастыре, и в обители, и в Служней слободе, потому что имел веселый нрав и с каждым умел обойтись.
Попу Мирону он приходился сродни, и они часто вместе «угобжались от вина и елея». Угнетенные игуменом
шли за утешением
к черному
попу Пафнутию, у которого для каждого находилось ласковое словечко.
Обыкновенно Полуект Степаныч завертывал
к попу Мирону, а потом уже пешком
шел в монастырь, но на этот раз колымага остановилась прямо у монастырских ворот. Воеводша так рассчитала, чтобы попасть прямо
к обедне. В старой зимней церкви как раз
шла служба. Народу набралось-таки порядочно.
К вечеру воевода исчез из монастыря. Забегала монастырская братия, разыскивая по всем монастырским щелям живую пропажу, сбегали в Служнюю слободу
к попу Мирону, — воевода как в воду канул. Главное дело, как объявить об этом случае игумену? Братия перекорялась, кому
идти первому, и все подталкивали друг друга, а свою голову под игуменский гнев никому не хотелось подставлять. Вызвался только один новый ставленник Гермоген.
Артамонов очень подружился с Утешителем. Время от времени на него снова стала нападать скука, вызывая в нём непобедимое желание пить. Напиваться у брата было стыдно, там всегда торчали чужие люди, а он особенно не хотел показать себя пьяным
Поповой. Дома Наталья в такие дни уныло сгибалась, угнетённо молчала; было бы лучше, если б она ругалась, тогда и самому можно бы ругать её. А так она была похожа на ограбленную и, не возбуждая злобы, возбуждала чувство, близкое жалости
к ней; Артамонов
шёл к Серафиму.
Помещик, еще недавний и полновластный обладатель сих мест, исчез почти совершенно. Он захужал, струсил и потому или бежал, или сидит спрятавшись, в ожидании, что вот-вот сейчас побежит. Мужик ничего от него не ждет, буржуа-мироед смотрит так, что только не говорит: а вот я тебя сейчас слопаю; даже
поп — и тот не
идет к нему славить по праздникам, ни о чем не докучает, а при встречах впадает в учительный тон.
— Ну, и отлично… А я нарочно тебя предупредить пришел: ты теперь в завод не ходи, там Слава-богу шатается, еще, пожалуй, придерется, а ты ступай теперь
к попу Егору, он тебе все метрики покажет; пока ты пробудешь у
попа, Слава-богу уйдет из заводу кофе свой лопать, ты и придешь. Я тебе и всю нашу огненную работу покажу и в архив сведу. Понял?
Что же мне делать? Прошли ещё какие-то дни, показалось мне, что мира я хочу и надо понудить себя
к подаянию, стиснул зубы,
к попу пошёл.
— Не помним мы никто родства своего. Я вот
пошёл истинной веры поискать, а теперь думаю: где человек? Не вижу человека. Казаки, крестьяне, чиновники,
попы, купцы, — а просто человека, не причастного
к обыкновенным делам, — не нахожу. Каждый кому-нибудь служит, каждому кто-нибудь приказывает. Над начальником ещё начальник, и уходит всё это из глаз в недостижимую высоту. А там скрыт бог.
— Русский солдат — это, брат, не фунт изюму! — воскликнул хрипло Рыбников, громыхая шашкой. — Чудо-богатыри, как говорил бессмертный Суворов. Что? Не правду я говорю? Одним словом… Но скажу вам откровенно: начальство наше на Востоке не годится ни
к черту! Знаете известную нашу поговорку: каков
поп, таков и приход. Что? Не верно? Воруют, играют в карты, завели любовниц… А ведь известно: где черт не поможет, бабу
пошлет.
— Не похвалят нас с тобой, протопоп, — отшучивался генерал, любивший хитрого
попа. — Ведь ты не
пошел бы
к Тарасу Ермилычу, ежели бы он бедный был, да и я тоже…
Идут,
идут! Народ
Волнуется! Вот уж несут хоругви!
А вот
попы с иконами, с крестами!
Вот патриарх! Вот стольники! Бояре!
Вот стряпчие царевы! Вот он сам!
В венце и в бармах, в золотой одежде,
С державою и скипетром в руках!
Как он
идет! Все пали на колени —
Между рядов безмолвных он проходит
Ко Красному крыльцу — остановился —
Столпились все — он говорит
к народу…
Смирнов (молча кладет револьвер, берет фуражку и
идет; около двери останавливается, полминуты оба молча глядят друг на друга: затем он говорит, нерешительно подходя
к Поповой).
(Выходит из-за куста.) Вот и толкуй старшой! Старшой все говорит: мало ты в ад ко мне мужиков водишь. Гляди-ка, купцов, господ да
попов сколько каждый день прибывает, а мужиков мало. Как его обротаешь? Не подобьешься
к нему никак. Уж чего же лучше — последнюю краюшку украл. А он все не обругался. И не знаю, что теперь делать!
Пойду доложусь. (Проваливается.)
Скорей душевным гладом истомимся, чем
к такому
попу на исправу
пойдем.
Проспались. Никифор опять воевать. Жену избил, и сватьям на калачи досталось,
к попу пошел и
попа оттрепал: «Зачем, говорит, пьяный пьяного венчал?» Только и стих, как опять напился.
Сбегал Никифор
к попу. И
поп те же речи сказывает. Делать нечего.
Поп свяжет, никто не развяжет, а жена не гусли, поигравши, ее не повесишь.
Послал за вином, цело ведро новобрачные со сватами роспили. Так и повалились, где кто сидел.
— Ваше превосходительство! — в почтительно-совещательном тоне обратился адъютант
к своему принципалу. — Мне казалось бы, что не мешало бы распорядиться
послать за
попом — пусть увещевает… Надо первоначально испытать все средства.
Оскорбляются… «Мы, — пишут, — посла
к вам по духовному делу
послали, а вы его оженили, да еще у церковного
попа повенчали!» Такую остуду от первейших благодетелей принять большой расчет, особливо при надлежащей ну́жде.
Верно, дело
идет большое, до всех добираются, говорят, что даже самые архимандриты призваны
к ответу и лишены своих мест, не упоминаю уж о
попах, монахах и прочего звания духовных людях.
— Совершенно искренно, с полным спокойствием и даже с радостью объявила, что Андрей Иваныч сам от нее отказался. Я просто этому сначала не поверила. Помилуй, что же это за скачки такие? Я
пошла к нему, но он три дня заперт как кикимора, и видеть его нельзя; мужа
посылала — нейдет,
поп — нейдет; тебя просила написать, ты не писала…